Глава из книги Виталия Воловича
«МАСТЕРСКАЯ. ЗАПИСКИ ХУДОЖНИКА»
Лёша КАЗАНЦЕВ
Особое место в его творчестве занимает заводской триптих, выполненный в технике литографии.
Центральный лист изображает большой современный завод, с толпой рабочих, идущих на утреннюю смену.
Отдельные люди неразличимо растворены в толпе, идущей мимо стендов с портретами передовиков, словно вырванных из толпы и вознесенных над ней.
Укрупнённые до огромных размеров, они подчеркивают общую обезличенность толпы.
По социальному напряжению к нему примыкает откровенно политическая серия «Соловки». Отзвук мрачной судьбы его репрессированного отца, отчасти, и его собственной.
Он дерзко использует в этой серии советскую геральдику как символ безличной и бесчеловечной власти.
***
Лёша Казанцев жил на Уктусе, в низком одноэтажном бараке. История этих бараков ужасающа…
В тридцатых годах здесь построили кирпичный завод. Завод, чтобы прокормить рабочих, построил крольчатники. Тут же были силосные ямы, рядом сеяли морковь, капусту…
В 36 году в эти сараи вселили семьи раскулаченных. Семья от семьи отделялась натянутыми на верёвки ситцевыми занавесками… Позже вместо них поставили дощатые перегородки, слева и справа прорубили двери. Настлали полы. В расщепленные сверху железные треножники вставляли лучину. Еду готовили в котлах на улице, обогревались буржуйками.
Так было до самой войны…
Каждый год, летом, всех жильцов на неделю выселяли на поляну возле барака и газом травили клопов и тараканов.
Бараки отделялись от поля колючей проволокой. Ежедневно жильцы должны были отмечаться у коменданта. Куда ушёл? Зачем? Все ли вернулись?
Во время «ежовщины» отца Лёши, Афанасия Ивановича, назначили старшим по бараку. Каждую ночь в барак приходили люди в кожаных куртках, вооружённые наганами…
Отца поднимали. Он едва успевал набросить на исподнее какую ни попало одежду. Его вели по коридорам, к дверям. Становились у него за спиной. Стучали.
— Кто там? — спрашивали за дверью.
— Это я, — отвечал Афанасий Иванович.
Они врывались в комнату. Уводили с собой арестованного. Бабы голосили, проклиная Лёшиного отца…
***
Лёша Казанцев. Он был естественный. Непридуманный. Он не казался. Он был таким, каким был. Он обладал здравым смыслом человека, близкого к крестьянскому труду. И ценности у него были простые… Дом, семья, дети…
Жизнь любил… Кажется, с одинаковым удовольствием работал на огороде, охотился, писал этюды, делал заказную работу, встречался с друзьями…
Жаловался редко. Жизнь принимал, какая есть… Во всём находил позитивное… Беды принимал спокойно, с достоинством… И радоваться умел…
***
Позади 60 лет близкой и верной дружбы.
Она началась ещё в училище. Но сблизились мы после его возвращения из института. Тогда же и начались наши поездки на этюды.
Север. Карелия. Белое море. Памир. Сахалин. Рига. Таллинн. Самарканд. Бухара… Суздаль. Тобольск, Муром. Иерусалим, Чусовая, Таватуй…
Первое время мы скандалили. Даже ссорились.
… Однажды он обнаружил, что я мою только лицевую сторону посуды. А я очень удивился, что надо мыть обратную…
В Тель-Авиве мы несколько дней жили у Валеры Гохвельда…
Он видел, как трогательно Лёша пришивал к моему ботинку оторванную подошву. Ремонтировал этюдник…
Когда мы уехали, он позвонил своему свердловскому приятелю и сказал ему, слегка заикаясь…
— Слушай, Р-ренат, у меня тут В-волович с К-казанцевым были… Ну, т-ты знаешь, они просто к-как муж и жена…
***
У нас дикое несовпадение темпераментов! Он жаворонок. Просыпаясь утром, он весел, доволен, счастлив, в нём всё кипит от избытка жизни… Я утром просыпаюсь с ненавистью к себе, ко всем остальным, к жизни, мне на глаза лучше не попадаться. У меня, кстати, Томка точно такая же, и я утром стараюсь из дома пораньше уйти, иначе схватка неизбежна…
И вот я просыпаюсь, у меня болит голова, мне тошно, а Лёша безмятежно улыбается и говорит:
— Давай зарядочку! Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…
— Отстань, дай мне полежать пять минут!
Но он меня поднимает, заставляет делать зарядку, и эти несколько минут моё желание ударить его чем-нибудь просто невыносимо! Как выдержать этот оптимизм, эту доброжелательность? А он ещё готовит с утра такое количество пищи, после которого я идти не могу!
Но поели, пошли… И прошла неделя, и работы стали получаться, я становлюсь вполне нормален, даже мил… И дней десять мы работаем в жесточайшем режиме. Днём, правда, происходит стычка потому, что в два-три часа Лёша говорит: «Пошли обедать».
А я говорю:
— Ну, подожди, ну дай закончить! Да провались пропадом, пообедаем позже!..
Но Лёша неумолим, и тут ничего не сделаешь. Режим Лёша реализует неукоснительно!
***
Однажды Лёша пришёл в бассейн с опозданием, что совсем на него непохоже… Я спросил:
— Почему?
— А вот, — сказал Лёша, — смотри… И широко открыл рот. Двух передних зубов не было. Вместо них зияла чёрная дыра…
— Что случилось? — спросил я встревожено…
— Понимаешь, — говорит Лёша, лучезарно улыбаясь, — Нина холодец готовила. Я съел один, потом два, потом три куска. Ещё попросил. В четвёртый раз оказалась косточка и вот, двух зубов нет…
— Господи, ужас какой, — сказал я, — Чему ты так радуешься?..
— А холодец был вкусный… — ответил Лёша.
***
Лёша меня чуть не погубил однажды. В Суздале затащил в дико холодную воду. Причём умудрился затащить в родниковую какую-то яму. Я оттуда выскочил как ошпаренный, и у меня стал болеть зуб. Потом флюс, щека раздулась, очки набекрень, а мы пишем и пишем. Из Гороховца приехали в Суздаль, там ещё три дня писали… А у меня уже щеку раздуло. Лёша говорит — завтра утром идем к врачу. Высидели очередь, меня вызвали в кабинет. Там огромный детина с рыжими обнажёнными по локоть руками. Он по одному зубу постучал: «Больно?» Больно.
— А здесь больно?
— Больно, все зубы болят. Он говорит:
— Ну, ладно. Будем рвать… Повезёт — сразу вырвем. Не повезёт — дальше будем рвать… — он взял щипцы, ухватился за какой-то зуб и стал меня таскать из стороны в сторону, вверх, вниз, бок… Через некоторое время устал. Говорит:
— Подожди, передохну, — и уже голосом, полным уважения. — Больно? Я говорю:
— Ничего…
Он второй раз полез. Наконец, вырвал. Сел, отдышался и говорит:
— Ну, ты счастливчик, — это был больной зуб.
А Лёша сурово говорит:
— Давай, надо писать идти! — и мы пошли писать. Устроились где-то возле суздальской церкви. Этюд пишем. Новокаин закончился, я, шатаясь от боли, крашу бессмысленно и тупо…
***
Дагестан. Кубачи. 1976 г.
Подходит к нам немолодой человек в папахе.
— Хорошо, ребята, мне нравится. Много у нас рисовали, но вы как-то уловили… Может, ко мне зайдете? Я Расул Алиханов — народный художник Дагестана, слыхали о таком?
В один из вечеров мы взяли бутылку и отправились к нему в гости… Отыскали дом. Дом — рядом с ним высокая башня. Небольшая дорожка ведёт к крыльцу, а внизу каменистая осыпь. Он встретил нас. Обнялись. Выпили бутылку водки, потом ещё одну. Дети холили, прислуживали, разговор замечательный…
Я говорю:
— Расул, нам пора. Спасибо тебе. Но мы хотим твою жену поблагодарить.
— Нет, — он отвечает — это нельзя.
Я настаиваю:
— Мы ваши обычаи уважаем, но и ты наши уважай. Мы не можем уйти из дома, не поблагодарив женщину.
Долго рядились и спорили, наконец он сказал:
— Ну ладно, с порога. В комнату не входите, а с порога — ладно.
Мы попрощались. Я первым вышел в ночную темноту. И прямо с крыльца без ограды полетел вниз с двухметровой высоты. Но не ушибся, а рассмеялся. Бог хранит пьяных. В Дербенте я на арбузной корке поскользнулся и разбил себе лицо. А тут — хоть бы что. Только очки потерял. Расул выскочил:
— Боже мой, гость упал! Не сломал чего? Не ушибся?
Отыскали мы очки. Потом он несколько раз приходил: «Ребята, ну как вы?»
***
Изборск. Как-то мы пошли писать за семь или восемь километров, была там какая-то деревня. Я в ватнике, подпоясан верёвкой. Лёша тоже одет живописно… Нашли церковку, сели прямо на дороге и пишем. Место пустынное, церковь, озеро… И видим, едет вдали человек на мотоцикле. Прямо по дороге, на которой мы сидим. Я взял этюдник, стульчик, встал по одну сторону дороги, Лёша — по другую. Мотоциклист едет навстречу. Метрах в двадцати он круто сворачивает в сторону. И по полям, по кочкам в объезд. Я говорю:
— Лёша, он что, сумасшедший? Лёша говорит:
— А ты посмотри на себя…
Я посмотрел на себя. Стою с железным стулом возле дороги, подпоясанный какой-то верёвкой, обросший… И Лёша — с другой стороны дороги — ничем не лучше.
***
С Соловецкой серией у Лёши связаны мотивы и сюжеты из биографии отца.
Их постоянно раскулачивали, увозили… На какое-то безлюдное место. Отец был замечательный работник. Он и там обзаводился всем необходимым. Их снова выселяли. Снова куда-то увозили…
Лёша всего этого насмотрелся вдоволь… И Боря Жутовский, и я говорили ему — вот об этом надо делать картинки. Это то, что только ты видел. Это личное…
Лёша сделал несколько листов. Но более общего характера. До личного, дневникового состояния дело не дошло…
И это жаль…
***
В Суздале мы пришли в какую-то забегаловку, а там — красная икра!.. Мы переглянулись. Нам говорят: «Ребята, это не для вас». Ну, мы поели то, что было «для нас». Через несколько минут приехали иностранцы. Их покормили. Потом собрали икру и бутерброды и увезли вслед за иностранцами… А в Суздале голодуха была тяжёлая, ничего купить нельзя. Мы сидим, пишем. Подошла какая-то бабка… Постояла. На нас посмотрела. Принесла целую сумку с картошкой и говорит: «Мой-то служит в армии, очень на вас похож»…
Вообще, нам всё время подавали. В Дербенте сидим на кладбище, рисуем памятники. Бросили сзади плащи. Идут верующие, останавливаются возле нас и все нам кланяются. Мы закончили рисовать, встали — Боже мой! У нас на плащах навалены лепёшки, конфеты, яблоки…
И в Хиве нас встречали поклонами. И тоже лепёшки подносили. А как трогательно было в Кубачах… Там часто туман и холод собачий. Мы рисовали, и не было случая, чтобы кто-нибудь из женщин не прислал к нам своего ребенка. И обязательно с подносом… Стакан чая, лепёшки и конфетка-карамелька.
***
Лёша мастер спорта по горному туризму. В долине Вахша он говорит мне:
— Давай спустимся, порисуем, но подниматься здесь не будем. Пройдем по реке, там найдем пологое место.
Долго мы рисовали. Устали. Сели на большой валун, едим хлеб, обмакивая его в воду, речка горная, чистая…
Шли долго… И чем дальше уходим, тем круче берег, и тем бессмысленнее возвращаться… Лёша решительно произносит: — Будем подыматься здесь.
Я взмолился: — Ты что, спятил?!? Это же смертельный номер!
— Да чего ты, — говорит Лёша — Это просто. Ножом ковыряешь дырку, ставишь ногу, ковыряешь ещё одну дырку и ставишь следующую ногу…
Я говорю:
— Ладно, не возвращаться же обратно…
Склон крутой. Из-под ног сыпятся камни, песок… Я ползу, стиснув зубы, а Лёша подбадривает, подсказывает: — Тут за это схватись, там за то…
Как я не грохнулся вниз, не упал, не разбился — не знаю. Наконец, каким-то чудом я выбрался на дорогу. Ноги дрожат от напряжения, нервы натянуты…
Я посмотрел вниз. А там отвесная стена, туман стелется и где-то далеко в долине крошечная речка блестит…
Я лёг на камень. Долго лежал неподвижно и молча. Потом говорю: — Леша, ты хоть соображаешь, чем это могло кончиться? Как бы ты домой вернулся? Что бы ты Томке сказал?
***
Лёша много времени тратил на формальное творчество. Делал лаки. Красивые. Но это было подражанием Б. Жутовскому… Они были вторичны… Я помню, Гена Мосин сказал мне:
— Что Алексей делает? Он же мужик. Вырос в бараке. Охотник. Земледелец. Знающий всё… Откуда у него это пижонство? Боря Жутовский это делает, так это понятно почему. Рафинированный, городской. Для него это естественно… А Лёша?..
Я думаю, у Лёши это возникло как протест против убогости той жизни, в которой он жил… Этот барак. Эта пьянь… Ему хотелось иной жизни. Иного её ощущения. И он вышел на уровень рафинированного эстетизма, который и на самом деле не органичен для его жизни. Его самого…
Может быть, ему казалось, что он создает другой, идеальный мир, никак не связанный с мерзостью и грязью? Вероятно, он хотел придумать что-то совершенно непохожее на реальную жизнь, приподнять её. Создать ощущение праздника…
***
Когда Лёше Казанцеву исполнилось семьдесят, я сказал ему:
— Будешь делать юбилейную выставку, позови нас с Мишей Брусиловским. Мы отберём из всех серий лучшие работы. Будет классная выставка.
Но Лёша сделал выставку из одних лаков. Выставка получилась однообразная. Лучшие работы остались за её пределами… Я был удивлён и расстроен…
— Почему ты такую странную выставку сделал? Ведь эта выставка ретроспективная. Была возможность показать лучшие работы… А ты…
Лёша обнял меня за плечи и сказал:
— Чего ты расстраиваешься. Ну, сделаю я выставку в 75 лет…
До семидесяти пяти Лёша не дожил. Совсем немного…